– Надеюсь, юный Гризер вам не докучает. Партия прислала несколько членов местного гитлерюгенда, чтобы они присутствовали на службе. Не стоит его избегать.
Лия понимала, что это означает: власти хотели следить за теми, кто посещает церковь, за представителями духовенства. Отец Оберлангер ходил по лезвию ножа: с одной стороны, боялся вмешательства партии и доносов, с другой – вынужден был сотрудничать с ними, чтобы сохранить как можно больше свободы для церкви.
– Мне неловко в его присутствии, отче. Не уверена, что он ведет себя подобающе.
Священник вздохнул.
– В наши дни, насколько я могу судить, только гестапо знает, что подобает, а что нет, фрау Гартман. – Он собрался было уйти, но задержался у двери. – Постарайтесь не перечить Максимилиану. Это только… усложнит ситуацию. Эти юные гитлеровцы такие самодовольные, но на самом деле безвредные.
Через несколько минут в дверь класса нерешительно постучал курат Бауэр – он не был уверен, стоит ли беспокоить фрау Гартман, которая, похоже, молилась перед приходом детей. Отец Оберлангер пожаловался ему на нежелательное внимание к учительнице со стороны Максимилиана Гризера. Ей уж точно такое внимание было не нужно. Курат затаил дыхание, молясь о том, чтобы дети не вывели Лию из себя и не превратились в маленьких дьяволят, какими их представляла фрау Фенштермахер.
– Фрау Гартман! Я могу войти?
Она подняла голову, и курат заметил мокрые следы на ее щеках. Лия стыдливо вытерла слезы.
– Простите, курат Бауэр. Через минуту я успокоюсь.
– Не стоит стыдиться слез, фрау Гартман. Я и сам порой плáчу.
– Вы?
– Священникам тоже бывает грустно.
– Да… да… конечно. – Лия откашлялась. – Сейчас много поводов для грусти.
– Да, – кивнул курат. – Много. – Он стянул шерстяной шарф с большой деревянной прямоугольной коробки – коробки с красками, которую подарил ему сын Леви.
В глазах Лии вспыхнула признательность.
– Вы жена резчика по дереву, – улыбнулся курат Бауэр. – И разбираетесь в прекрасном.
– Изумительно! Какой цвет, структура! – Она провела рукой по гладкой поверхности. – Это масличное дерево?
– С самих Иерусалимских холмов. Отличная работа, никаких шероховатостей. Никогда не видел ничего более совершенного.
– Просто великолепно! Фридрих с удовольствием посмотрел бы на это.
– Это подарок ему. Вам обоим.
– Отче, это слишком дорогой подарок!
– Мне вручили его в знак высокого доверия. Содержимое коробки должно быть использовано для изображения чего-то ценного – чего-то святого. Не могу представить более достойных людей, чем вы с мужем, которые могли бы оправдать это доверие. – Священник улыбнулся. – Вы разрисовываете работы герра Гартмана, как уверяет Генрих Гельфман, а герр Гартман – лучший резчик в Обераммергау.
– Генрих Гельфман так говорит? Неужели? – Лия грустно улыбнулась.
– Да, я хотел сказать вам, что он приходил ко мне, чтобы исповедаться в том, что украл младенца Иисуса работы Фридриха, но упорно отказывается возвращать фигурку.
– А зачем он…
Курат Бауэр не смог ответить на этот вопрос. Он просто пожал плечами.
– Каждый раз, когда мы возвращаем фигурку, он опять ее ворует… или забирает еще одну. Похоже, Генриху нравится именно та, что стоит в витрине мастерской. Нам с вами необходимо с ним поговорить. Я постараюсь убедить его вернуть фигурку… в очередной раз.
– Только не сегодня, отче. Сегодня у меня нет настроения беседовать с Генрихом ни о чем, кроме его соло.
Курат Бауэр кивнул, вспоминая заплаканное лицо Лии, которое стало еще красивее.
– Я могу вам чем-то помочь, фрау Гартман? – Он широко развел руками. – Вы так много сделали для меня, для наших детей. Сочту это за честь.
Она открыла было рот, но остановилась, явно передумав. Потом произнесла:
– От Фридриха нет писем уже… уже слишком долго. Я боюсь…
Часы на церкви пробили три раза, и в класс заспешили ученики.
Лия вытерла слезы, выпрямила спину, глубоко вздохнула.
Курат Бауэр сжал ее плечо. Ее боль была ему знакома – и у него не было ответа. Он поклонился, шагнул к двери, давая возможность самым маленьким детям утешить фрау Гартман своими объятиями. Детские объятия – он знал это – лучшее лекарство для ее души!
На спинки скамей легли тени, когда курат Бауэр, поглощенный беседой с заезжим американским журналистом, поднял голову и заметил решительно шагающих по проходу бургомистра и Максимилиана Гризера.
Курат Бауэр никак не ожидал бургомистра сегодня. Откровенно говоря, из-за непреодолимых идеологических различий эти двое редко общались. Поэтому возникла определенная неловкость, когда священник познакомил мужчин друг с другом.
– Бургомистр Шульц, позвольте представить вам Джейсона Янга, который приехал, чтобы написать новую статью о нашей подготовке к предстоящему сезону «Страстей Господних». Герр Янг, знакомьтесь, наш бургомистр.
– Надеюсь, немного публичности вам не повредит, – произнес Джейсон.
– Постановке – да. – Бургомистр расправил плечи. – Очень любезно с вашей стороны, герр Янг. Но прошу меня простить… Курат Бауэр, я должен поговорить с вами… касательно постановки.
Однако курат Бауэр не хотел, чтобы прерывали их беседу с журналистом, и не мог скрыть, что удивлен неучтивостью бургомистра.
– Господин бургомистр, я буду к вашим услугам, как только покажу герру Янгу наш детский хор. Фрау Гартман с минуты на минуту должна закончить занятия. – Священник подхватил журналиста под локоть. – Это хор самых маленьких детей. У них великолепные голоса.