– Ну и кто же из нацистов у тебя в кармане? – допытывался Элдридж.
– Кого ты имеешь в виду? Того, кто избил меня до полусмерти? Или того, кто оттащил его от меня? Выбор за тобой. А могу назвать и обоих. – Джейсон засунул печатную машинку в футляр.
– Я говорю о том, который «слил» тебе информацию о бомбе, заложенной в пивной для Гитлера. О том, кто послал тебя в нужное место в нужное время, чтобы ты написал сенсационный материал. А может быть, о том, кто звонил тебе вскоре после твоего отъезда?
Сердце Джейсона замерло. «Сюда звонил Шлик? Вот как он узнал – вот почему приехал с обыском. Он следил за мной. Я мог вывести его прямо на Рейчел и Амели! Я мог…» Янг заставил себя закрепить машинку ремнями, закрыл дорожный кофр, щелкнул замком. «Оставайся невозмутимым – дыши – относись ко всему проще».
– И что ты ему рассказал? Велел ехать туда и избить невиновного? Наверное, он раскопал что-то ужасное – например, что фрицы недовольны нормой на мясо в тылу. Давай отправим письмо лично фюреру. Поучим его.
– Очень смешно!
Джейсон поморщился, осторожно продел руку в рукав.
– Я вообще известный шутник.
– И что дальше? О чем ты будешь писать?
– О рождественских ярмарках – о церковной утвари, резных фигурках на сюжет «Рождества Христова», о колокольчиках, пиве, немецкой выпечке, которая потом откладывается у тебя на талии, – иногда нужно бросать вызов организму. Все любят немецкие рождественские ярмарки, и маловероятно, что Адольф Гитлер станет выступать там с речью. Значит, мне больше ничего не грозит. – Джейсон нахлобучил шляпу, лихо сдвинул ее набок, но даже это простое действие заставило его поморщиться. – С этих пор все выдающиеся речи рейхсканцлера – твои. Я сыт по горло этими «Heil Hitler!».
– Договорились. – Элдридж явно не верил коллеге. – А сам ты уходишь на покой в мир баварских сказок.
– Вся слава достанется тебе, старина, – забирай! И веселого Рождества.
Джейсон, не оглядываясь, протиснулся в дверь, надеясь, что Элдридж поверил ему… но готов был держать пари, что на этом доносчик не успокоится.
Воодушевленный курат Бауэр спешил вверх по холму к дому фрау Брайшнер.
Еще три месяца назад он и подумать не мог, что станет просить тихую, неприметную фрау Гартман о таком одолжении, но три месяца назад он не знал, что она способна организовать непослушных хулиганов в детский хор и превратить их в стройные ряды поющих херувимов. Священник не знал, что она способна прятать хнычущих детей в ящиках или каким-то образом связана с женщиной постарше, севшей с ними в один поезд. С женщиной, которая спасла их обоих, устроив переполох, с женщиной, которая удивительным образом была похожа на Лию Гартман, особенно глазами.
Для него Лия Гартман была святой.
Но она отказала.
– Я могу только ухаживать за Фридрихом и репетировать с детским хором. Мне очень жаль, отче, но я ничего не смыслю в театре, в постановках. Я умею лишь петь.
– Речь идет не о какой-то серьезной подготовке, скорее о том, чтобы чем-то занять детей. И… – священник вгляделся в ее глаза, – и о том, чтобы провести по городу еврейских детей среди толпы беженцев. Как будто они тоже дети немецких солдат, сбежавшие из города. Им нужно немного практики и немного счастья дважды в неделю.
Лия покачала головой.
– Понимаю, что подвожу вас. Но я просто не…
– Это я должен просить прощения, фрау Гартман. Я всего лишь подумал, что у вас могут быть скрытые таланты, которые вы еще не продемонстрировали. Мне следовало понимать: то, о чем я прошу, невозможно – на вас и так достаточно свалилось. – Он колебался. – У вашего мужа никаких улучшений?
Лия прикусила губу.
– Я надеюсь… каждый день.
Бабушка сжала плечо внучки.
– Мы обе надеемся и молимся.
Курат кивнул.
– Тайны Господа… Я не всегда их понимаю. – Он с усталым видом отхлебнул травяной чай, который поставила перед ним бабушка.
– Отче! – обратилась к священнику Хильда.
Он поднял голову.
– А как скоро вам нужен человек, чтобы начать уроки театрального мастерства?
– Через неделю, максимум через две. Это должен быть человек, которому я мог бы доверить наблюдение за тайными гостями, – задачка посложнее, чем просто найти учителя. – Курат пожал плечами. – Если честно, здешних детей нужно больше нагружать. Безделье к добру не приводит – вы сами знаете. – Он улыбнулся. – Признайтесь мне, фрау Брайшнер, вы подумываете взяться за преподавание?
Хильда засмеялась.
– Nein, отче. Мои кости слишком стары, а нервы слишком расшатаны для десятка херувимов. Но мне кажется, что Лия подумает еще раз.
– Бабуля, ты же знаешь, что я не могу…
– Я знаю, что ты думаешь, будто не можешь. Давай поговорим об этом за ужином. Все тщательно взвесим. Я могла бы присмотреть за Фридрихом, даже покормить его, пока ты будешь на занятиях, точно так же, как я поступаю, когда ты занимаешься с хором, и…
– Нет! – Лия повернулась к курату. – Вы должны поискать другого человека.
– Дорогая, деньги нам бы не помешали. И будет вполне естественно, если ты станешь приводить детей домой – как будто это дети беженцев, как сказал курат Бауэр.
Священник переводил взгляд с одной женщины на другую. В груди у него теплилась надежда, однако он не знал, за кем останется последнее слово. В конце концов курат привел последний аргумент:
– Я понимаю, что хнычущим ящикам нужна еда и одежда. Уроки театрального мастерства дадут еще одну возможность увеличить финансирование.
– Подождите два дня. Если через два дня Лия к вам не подойдет, считайте тему закрытой. Но дайте нам возможность обсудить все наедине.