Спасая Амели - Страница 14

Рейчел ушам своим не верила. Она даже не осознавала, что защищает Герхарда.

Кристина сняла серый шелковый шарф, и взору ее подруги открылась цепочка багровых синяков на шее, а ниже ключицы – четкий след большого пальца.

– Это не жемчужное колье. – На этот раз слез не было. – Как считаешь, это ожерелье для женщины, которой дорожат? – Она вновь спрятала синяки под шарфом.

Рейчел не могла дышать. Кристина опять схватила ее за пальцы.

– Забери Амели, молю тебя! Увези ее с собой в Америку.

6

Рейчел ворочалась в постели. После встречи с Кристиной она так и не смогла заснуть. Закрыла глаза и в двадцатый раз стала убеждать себя в том, что не хочет брать с собой Амели. Что ей известно о том, как воспитывать, да и просто общаться с глухим ребенком? Сама Рейчел даже не решила еще, хочет ли она выйти замуж – и захочет ли вообще когда-нибудь. Не говоря уже о том, что ей не позволят вывезти из Германии чужого ребенка. Особенно когда его отец – штурмбаннфюрер СС Герхард Шлик.

Рейчел села, сунула ноги в сандалии. Больше всего ей хотелось вернуться в Нью-Йорк, начать карьеру в «Кемпбелл-плейхаусе» и не оглядываться назад. Она четыре года грызла гранит науки, чтобы этого добиться. Небольшое, но все же достижение, возможность проникнуть в театральные круги Нью-Йорка – это чудо… и за эту возможность нужно хвататься обеими руками.

Ей хотелось забыть о Кристине, о ее бреднях, забыть самодовольного хама Герхарда, забыть дикие обвинения, брошенные Джейсоном Янгом. Рейчел отчаянно надеялась, что ее отец не ступил на скользкую с моральной и этической точки зрения дорожку, иначе ему не свернуть, не устоять, не очистить душу.

Но она пообещала Кристине подумать о том, чтобы забрать Амели в Нью-Йорк. И не обманула – думала об этом почти неделю.

Рейчел позвонила и заказала кофе в номер, впервые радуясь тому, что немцы любят крепкий кофе – точнее суррогат, который в последнее время называли кофе.

И хорошо, что ее отец был в отъезде. Если бы он был рядом, Рейчел, наверное, обратилась бы к нему, доверилась, попросила совета, даже вопреки здравому смыслу. Ей было неприятно отношение ее отца к Герхарду и то, как он холодно отмахивался от проблем Кристины. Такое поведение невольно внушало сомнения в искренности отцовских советов и даже вызывало вопросы по поводу мотивов, которые им двигали. Но кому еще Рейчел могла довериться?

Вероятно, отец прав. Вероятно, у Кристины слишком разыгралось воображение. В любом случае, на следующей неделе он возвращается. Остается только ждать.

Никто не ограничивал походы Рейчел по магазинам и театрам, поэтому в эти дни она вовсю пользовалась свободой: посещала лучшие магазины Берлина и современные театры, славившиеся экспериментальными постановками, – этих культурных заведений не одобрял отец девушки и официально осуждал рейх, но они тем не менее процветали. В день возвращения профессора Рейчел собиралась отправиться на оперу Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры», которую давали в Немецкой опере. Она была уверена, что отец одобрит ее выбор.

К сожалению, ее любимые магазины были закрыты – еврейские лавочки, отмеченные шестиконечными желтыми звездами, скорбно смотрели на улицу пустыми витринами и пестрели надписями, которые запрещали немцам совершать здесь покупки – не говоря уже о том, что в них нечего было продавать. Соответственно, самим евреям было запрещено совершать покупки в нееврейских магазинах, есть в нееврейских кафе, покупать продукты у нееврейских лоточников – повсюду виднелись знаки «Juden verboten».

Рейчел достала из гардероба синий саржевый костюм, задаваясь вопросом: а где, собственно, разрешено покупать продукты евреям? Где им можно есть? Для них вообще что-нибудь осталось? Отец велел ей не лезть в чужое дело, не задавать вопросов, не высказывать своего мнения.

– Ты не в Америке, – напомнил он. – Сейчас здесь все зыбко, царит напряжение. Ты же не хочешь, чтобы о тебе создалось неверное впечатление? – Он едва заметно улыбнулся. – Или затеять международный скандал?

Насколько Рейчел могла судить, она была не в Германии – по крайней мере, не в той Германии, какую помнила с детства. Нынешняя Германия была наводнена эсэсовцами в черных блестящих сапогах, офицерами гестапо с мрачными лицами, а также подростками из гитлерюгенда в коричневых рубашках, марширующими гусиным шагом, – энергичными, суровыми, наводящими ужас. И Рейчел знала, что отец не шутит; он предупреждал, приказывал. Причин ни того, ни другого Рейчел не понимала. Ей хотелось вернуться домой.

* * *

Пятница, первое сентября, выдалась серой и сумрачной. Сонное ленивое утро Рейчел в семь часов было резко прервано выступлением рейхсканцлера Адольфа Гитлера, который объявил, что в четыре часа утра немецкие войска пересекли польскую границу и перешли в «контрнаступление».

Рейчел просмотрела утренние газеты, которые ей просунули под дверь номера, но там не было ни слова о вторжении, отчего столь радикальное заявление казалось нереальным, больше похожим на театральную постановку, чем на действительность.

Час спустя в ресторане гостиницы никто не выказывал удивления. Как и каждое утро, постояльцы завтракали ржаным хлебом с ломтиками мяса и сыра, как будто вторжение в соседнюю страну случалось каждый день. Официанты твердой рукой наливали из исходящих паром серебряных кофейников обжигающий напиток.

Рейчел слонялась по гостинице, боясь выйти за дверь. На обед, как обычно, подали суп, салат, мясо с овощами. Официанты оставались такими же невозмутимыми, хотя и были чуть более сдержанными. К трем часам дня Рейчел стало казаться, что она упала в кроличью нору, где все совершенно не такое, каким кажется. Вспомнились слова Кристины о воплощении в жизнь плана «Т4». «Когда нация вступит в войну…»