Спасая Амели - Страница 47

Рейчел позволила Шейле заключить ее в объятия, перед тем как они обе по отдельности отправятся на вокзал.

– Надеюсь, ты сможешь поблагодарить меня позже, малышка. – Глаза Шейлы затуманились. – Будь осторожна. Береги себя. Не пиши! – Она усмехнулась. – Но когда все закончится – а всему когда-то приходит конец, – ты должна будешь накормить меня, уложить спать и пропустить со мной по бокальчику где-нибудь в Нью-Йорке.

– Договорились.

Рейчел и Шейла скрепили договор рукопожатием.

– Целый вечер будем гулять по городу, и ты останешься жить сколько угодно… в Нью-Йорке.

Слова звучали, как музыка, казались такими далекими.

А потом Шейла уехала. Они договорились, что Рейчел дождется, когда староста двора уйдет на базар, и незаметно выскользнет из квартиры и через запасные ворота.

Рейчел вымыла посуду после завтрака, убрала ее в буфет. Вытерла плиту и стол, сложила фланелевые простыни, спрятала их на верхнюю полку шкафа. Хозяйственные хлопоты были для нее в новинку, но пока это было частью ее роли.

Она поставила сумку у двери и присела на краешек стула, чтобы час подождать. Еще никогда минуты не тянулись так долго, а часы на стене не тикали так громко.

21

По пути из Берлина в Мюнхен поезд останавливался несколько раз: как для того, чтобы высадить или забрать пассажиров на указанных станциях, так и на военных блокпостах. На каждом посту вооруженные солдаты бродили по проходам, выборочно проверяя документы.

– Знаете, они ищут евреев, – прошептала сидевшая рядом с Рейчел женщина. – Как будто евреи не знают, что могут ехать только в багажном отделении. – Женщина поцокала языком.

Рейчел проглотила стоявший в горле комок. Она не обращала внимания на разговоры отца, которые тот вел за столом еще дома, в Нью-Йорке. Он упоминал о снижении иммиграционных квот для нежелательных иммигрантов из Восточной Европы. Тогда Рейчел думала, что отцу лучше знать. И что эти иммигранты действительно могут сильно разбавить американскую кровь. Но теперь она лицом к лицу столкнулась с предрассудками и ненавистью.

«Даже если евреи и не такие, как мы, притеснять их – бесчеловечно. Почему немцы не поднимутся, не возмутятся – не сделают хоть что-нибудь?» Когда к Рейчел приблизился вооруженный человек в форме, она вжалась в спинку сиденья.

Они уже подъезжали к Мюнхену, когда документы проверили у женщины, сидевшей через два места от Рейчел. Проверили также документы у ее сына. Рейчел плохо видела профиль мальчика. Он был юным, невысокого роста – макушка не доставала до верха спинки сиденья.

– Ваша фамилия Коган? Вы евреи?

– Нет… Я имею в виду, это фамилия мужа. Он… его уже больше нет в живых, – ответила женщина. Ее голос лишь немного дрожал от страха перед властью.

– Значит, ты еврейская шлюха. Это твой сын?

– Это Эрик, мой сын. – Женщина не обращала внимания на оскорбления.

– Фамилия мальчишки Коган?

– Да, разумеется.

– И он наполовину еврей, ja?

– Ja, но он всего лишь ребенок. И едет со мной.

– Еврей – везде еврей. Он будет сидеть в багажном отделении или сойдет с поезда.

– Прошу вас, mein Herr, я… я возьму его на руки, если так надо.

Но офицер не хотел ударить лицом в грязь перед остальными пассажирами. Он проучит эту женщину с ребенком, чтобы другим было неповадно. Рейчел видела решимость, написанную на его лице. Она глубоко вздохнула и затаила дыхание.

– Встать!

Представитель власти рывком заставил мальчика подняться и вытолкал его в проход. Мать схватила сумку и тюки и, спотыкаясь, поспешила за сыном.

– Ты оставайся здесь! – рявкнул офицер, силой усаживая женщину на место.

– Но это мой сын!

– Мальчишку ссадят с поезда, если ты не сядешь. Вот что бывает, когда спишь с der Juden!

Мальчик молчал с широко открытыми от ужаса глазами.

Испуганная женщина переводила взгляд с одного пассажира на другого – отчаянно моля о помощи. Но Рейчел видела, как все отворачиваются, прячут взгляды в книги и газеты, смотрят в окно, даже делают вид, будто спят – словно в такой ситуации можно заснуть!

Рейчел хотелось вскочить, броситься за нахальным военным, сказать ему все, что она о нем думает, поставить на место этого возмутительного наглеца. Но когда молодая мать обратила на нее свой взгляд, Рейчел показалось, будто та смотрит прямо ей в душу: знает, о чем она думает, что представляет, что отказывается сделать.

Рейчел отвернулась. Ни мальчику, ни женщине она помочь не могла. Рейчел не хотела привлекать в себе ненужного внимания и меньше всего хотела быть узнанной. «А если бы я не была в бегах? Если бы не пряталась? Помогла бы я им? И даже если бы я…» Рейчел закрыла глаза, откинулась на спинку сиденья и притворилась, будто спит. Девушка знала одно: она сама до ужаса напугана.

22

Хильда Брайшнер разложила тяжелые, похожие на попоны плетеные ковры на деревянных скамьях, которые были расставлены по периметру двора, и стала неистово выбивать. Размышляя о чем-то, она больше всего любила выбивать из ковров пыль, которая клубилась в воздухе. Что бы там ни говорили врачи о чрезмерных нагрузках на сердце, пожилая женщина находила в этом занятии чрезвычайное удовольствие. Бах!

Она несколько дней пыталась вычеркнуть из памяти рейд СС. Но что-то в их словах – еще до прихода Лии – постоянно вертелось у нее в голове.

Бах!

Они хотели знать, не приезжала ли ее внучка. Хильда понятия не имела, зачем им понадобилась Лия, и не хотела говорить, где она.

Бах!

И когда неожиданно во двор вбежала Лия, оказалось, что она эсэсовцам совершенно не интересна. Они твердили, что им нужна «другая». Ничего не понятно. Наверняка им нужны другие Брайшнеры.