Спасая Амели - Страница 88

Рейчел понятия не имела, что ему ответить, чтобы утешить.

– Наступит тысяча девятьсот сорок первый – к тому времени война уж точно закончится.

Курат посмотрел на нее так, как будто она совершила святотатство.

– Или тысяча девятьсот сорок второй… – Рейчел старалась говорить беспечно, чтобы нарушить неловкое молчание.

Но курат нахмурился, вгляделся в ее лицо.

«Они всегда ставят “Страсти” раз в десять лет. Но разве это имеет значение, если им нужны деньги, работа?» Что бы она ни сказала, утешения это не принесет. Поэтому Рейчел отвернулась, закончила собирать свою сумку и пожелала священнику спокойной ночи. Всю дорогу домой она с волнением гадала, о чем думает курат, – а он явно над чем-то размышлял.

Рейчел тщательно копировала осанку, акцент Лии, носила ее одежду. Даже думать пыталась, как сестра! Что же его так в ней смутило?

Лия настояла на том, чтобы дети, посоветовавшись с родителями, выбрали: посещать им хор или драмкружок. Но не то и другое одновременно. Курат Бауэр согласился, что будет справедливо дать возможность заниматься в кружках большему числу детей и более серьезно развить уникальные таланты каждого. Для Рейчел с Лией это исключало возможность того, что дети начнут сравнивать фрау Гартман, учительницу хорового пения, с фрау Гартман, которая ведет драмкружок.

Первые два занятия прошли гораздо лучше, чем Рейчел смела надеяться, с одним исключением: парнишка из гитлерюгенда по имени Максимилиан проявлял к ним слишком пристальное внимание. Детишки превзошли ее ожидания: они оказались очень увлеченными, удивительно живыми и непосредственными. Уроки пролетали незаметно. Жаль, что она вызвала подозрения у курата. Ах, если бы она знала, чем объясняется его любопытство!

Лии, когда она вернулась с рынка, понадобилось целых полчаса и кружка чая, чтобы успокоить Рейчел, заверить ее, что с куратом все будет хорошо.

– Ты не видела его лица! Он что-то подозревает! О чем-то догадывается!

– Даже если и подозревает, он поделится этим со мной. Курат мне доверяет. Мы прячем Ривку по его просьбе!

Рейчел кивнула, пытаясь восстановить дыхание.

– А сейчас расскажи мне об уроке. О детях, – попросила Лия. – Когда сегодня в городе я встретила курата, он упомянул о том, что у нас один ученик ходит и на хор, и на драмкружок. Я улыбнулась, как будто поняла, о ком он говорит.

– О Генрихе Гельфмане. Ему некуда идти после школы, а домой он возвращаться не хочет. И мне кажется, что он влюблен в нас. – Рейчел наконец улыбнулась. – А еще этот Максимилиан Гризер…

– Максимилиан? Он не может посещать драмкружок. Ему не меньше пятнадцати!

– Он постоянно околачивается неподалеку, предлагает поднести мои книги, собрать реквизит – даже выстроить декорации. Он надутый, как индюк, но я уверена, что он безопасен – просто влюбленный подросток.

Лия нахмурилась.

– Я просила курата Бауэра, чтобы он не подпускал его близко. Пожалуйста, не поощряй Максимилиана. От него могут быть неприятности.

Рейчел разозлилась.

– Я никогда… – Она запнулась. Лучше сменить тему разговора. – Генрих очень увлекается, но иногда кажется слишком серьезным. – Рейчел поставила чашку на блюдце. – Мой профессор всегда говорил: лучшая подготовка к игре на сцене – это личная драма. Я не знаю, что именно, но подозреваю, что в жизни мальчишки что-то произошло, что-то, что дает ему возможность проникать в душу персонажей, которых он изображает.

– У него болеет мама. В прошлом году она потеряла ребенка. Кажется, младенец родился мертвым. Знаю одно: она отправилась в больницу рожать, а вернулась с пустыми руками. Вскоре мужа забрали на фронт. Она, похоже, сильно горюет.

– Генрих ее единственный сын?

– Да.

– Он с лихвой заменяет двоих, а то и троих, – саркастически заметила Рейчел.

Лия рассеянно улыбнулась.

– По крайней мере, у нее есть ребенок.

Повисло молчание, которое нарушил стук в дверь.

– Я даже не думала… – произнесла Рейчел, – что у вас с Фридрихом… учитывая его состояние… не будет детей.

Она внезапно осознала, что это может означать для сестры – ее сестры, которая расцветала в присутствии детей, даже чужих.

Лия расправила плечи, встала, поставила чашку с блюдцем в раковину, повернувшись спиной к сестре.

– Мне очень жаль, – сказала Рейчел.

Лия не шевелилась.

Второй раз за день Рейчел пожалела о том, что не удержала язык за зубами. Она не знала, как поступить, не желала огорчать Лию еще больше. Но ей было больно, больно за Лию, которая являлась ее частью, и с каждым днем эта боль усиливалась.

– Я могу тебе чем-то помочь? – спросила Рейчел.

Лия качнула головой, но продолжала стоять, склонившись над раковиной. На кухне раздавалось лишь тиканье часов.

– Скажи… – начала Лия, не поворачиваясь.

Рейчел ждала.

– В том Институте во Франкфурте… они когда-нибудь… тебе когда-нибудь делали операцию?

– Какую?

– Какую угодно.

– Не помню.

– Ты оставалась там надолго? На пару дней? На неделю? Дольше? К тебе никогда не применяли анестезию, не помнишь?

– Нет. Визит к врачу всегда занимал часа два-три; каждые два года – обычные осмотры, иногда слишком тщательные. А потом обед с врачами в дорогом ресторане или ужин и поход в театр. Поход в оперу – с отцом и доктором Фершуэром или с этим ужасным доктором Менгеле. Они всегда были очень милы – очень предупредительны. Откровенно ласковы. Мне было все равно. Я ненавидела, когда мне указывали, куда ехать. А что?

Лия замерла.

– В чем дело?

Когда Лия повернулась к сестре, ее лицо было белее мела. Рейчел отпрянула.