Спасая Амели - Страница 94

Бабушка с Лией и Фридрихом прекрасно обойдутся без нее, они же как-то жили до встречи с ней. Амели расцветет в заботливых руках Лии. Даже Ривка в некотором смысле сблизилась с бабулей больше, чем сама Рейчел. И вряд ли удастся что-то изменить. Бабушка и Лия ценили и уважали тех, кто работает, вкладывая душу в свое дело, но, похоже, они не понимали, что Рейчел воспитывали не для того, чтобы она кому-нибудь помогала.

С ее точки зрения, самосовершенствование было куда важнее занятия физическим трудом. Рейчел не могла бы им этого объяснить и сама постепенно переставала в это верить. И впервые задалась вопросом: а правда ли это? Неужели это очередная ложь, слетевшая с отцовских губ? И если так, как очистить свой разум, свою суть, ото лжи?

Девушка повернулась на бок, вытерла слезы рукавом ночной рубашки.

– Рейчел! – зашептала у нее за спиной Ривка.

Рейчел решила не обращать на девчонку внимания. Ее обуревали противоречивые чувства, и меньше всего ей хотелось выслушивать просьбы девочки-подростка, укравшей того единственного мужчину, от близости которого у Рейчел по телу бегали мурашки, – человека, которого она сперва не разглядела, которого ее отец называл мерзким типом из-за решимости журналиста открыть правду.

– Рейчел! – вновь прошептала Ривка, на сей раз настойчивее.

– В чем дело? – Рейчел попыталась сделать вид, будто засыпает и не хочет, чтобы ее будили.

– Я должна тебе что-то сказать.

– Утром. Я устала. Спи, Ривка.

Но Ривка дернула плечом.

– Нет, это не может ждать. Я должна была сказать тебе об этом раньше. Должна была сказать тебе об этом еще утром…

Рейчел глубоко и громко вздохнула, стягивая с головы одеяло.

– Что еще?

Она почувствовала, что ее собеседница села, и разглядела ее размытый силуэт на фоне стены, когда девочка отбросила свои длинные спутанные волосы в сторону и потянулась руками к шее.

– Он просил сохранить это до Рождества, а с утра сразу же подарить тебе. – Ривка нащупала в темноте руку Рейчел и вложила в нее медальон. Рейчел почувствовала, что он металлический, овальной формы, на тонкой витой цепочке. Ривка сжала ладонь Рейчел. – Прости, что не отдала тебе этого раньше. Джейсон просил передать… – теперь голос Ривки дрожал, – что желает, чтобы ты была здорова, счастлива и тебе ничего не грозило… а он обязательно найдет способ вывезти вас с Амели из Германии – он обещает.

Рейчел даже дышать перестала. Зажмурилась, потом открыла глаза, не сомневаясь, что ей снится сон, и отчасти негодуя, что Ривка так долго не отдавала ей подарок Джейсона – то, что было предназначено Рейчел, она носила несколько недель. И тем не менее одна мысль вытесняла остальные. «Джейсон заботится обо мне!»

Ривка легла, повернувшись к Рейчел спиной.

– Прости, – пробормотала она. – Я просто представила, что он мой…

Рейчел решила промолчать. Закрыла глаза и спряталась под одеяло. В темноте она не могла разглядеть медальон, но снова и снова проводила пальцами по спутанной цепочке. Наконец девушка нашла замок и надела украшение на шею. Провела пальцами по медальону, представляя, что это сам Джейсон застегнул украшение на ее шее. Что он восхищается тем, как медальон устроился в ложбинке на груди. «Он заботится обо мне. Он придет за мной. Увезет меня из Германии – он это обещал! Но каким образом он это сделает?» Рейчел пока не могла себе этого представить.

* * *

Поздний час. Рождественский вечер. Редакцию покинули журналисты и секретарша. Марк Элдридж все пытался найти сенсацию или повод проникнуть в дом американского посла – едва не умолял об этом, – но двери посольства были плотно закрыты. Посол не собирался позволять журналистам вторгаться в его семью в праздничный вечер. Снимок был сделан издалека, но Элдридж сделал его, желая произвести впечатление на главного редактора.

Статья Янга «Тихая ночь в Оберндорфе», которую он продиктовал по телефону, была одновременно слащавой и простой. Но главный редактор обрадовался. Казалось, что именно этого люди и ждут на Рождество: чего-то домашнего и сентиментального из Германии. Ни о каких гитлеровских зверствах на праздники писать не желали, хотя атак меньше не становилось.

В начале месяца Янг проявил пленку, отснятую на рождественской ярмарке – розовощекие баварские девушки и белобородые старцы, которые держали на коленях счастливых малышей, играющих вырезанными из дерева игрушками. В них было столько патоки, что можно было бы покрыть самую высокую гору в Германии – Цугшпитце. Более чем достаточно, для того чтобы человека стошнило.

Элдриджу на Новый год нужно было что-то свежее, что-то жизнеутверждающее. В Берлине такого не найдешь. Он отодвинул стул от стола Янга, просмотрел пачки снимков, которые Питерсон оставил в верхнем ящике. Дополнительные. Лучшие снимки Янг уже напечатал. Элдридж видел их на полосах газет.

От разочарования он рывком задвинул ящик. Тот не закрывался. Элдридж опять толкнул ящик, но он почему-то застрял. Тогда журналист вытащил ящик полностью, ощупал его по периметру. Ничего. Вновь попробовал закрыть – и вновь неудача.

Элдридж наклонился и осмотрел внутреннюю часть стола. Под крышкой, ближе к задней стенке, что-то висело, словно наживка на крючке. Элдридж протянул руку и вытащил из тайника небольшой цилиндр, обмотанный липкой лентой. Открыв крышечку контейнера, высыпал содержимое на ладонь.

– Так, так, ас журналистики, а здесь у нас что?

46

«Немецкий народ не хочет этой войны. Я до последней минуты пытался сохранить мир с Англией. Но евреи и реакционные милитаристы дождались своего часа, чтобы воплотить в жизнь свои планы и разрушить Германию».